Два веса, две мерки [Due pesi due misure] - Лев Вершинин

Въезжаем, но ворота, ведущие в раздевалку, из которой игроки выходят на поле, закрыты, и нам приходится затормозить.

Тут тоже стоит группа полицейских агентов.

— Мы получили приказ расположиться за выходами у кромки поля, — говорит наш полицейский, сидящий рядом с шофером. — Особая служба.

— Хорошо, — отвечает один из агентов, — сейчас откроем.

Но тут к кабине подбегает другой фараон.

— Подожди, — восклицает он, — разве тебя временно не отстранили от службы?

— Конечно, отстранили, разве не видишь, какую работенку мне поручили, — отвечает тот.

— Что, перевозку трупов в морг?

Наш полицейский захохотал.

— Если хочешь занять мое место…

Дежурные у главных ворот кричат:

— Эй, вы! Пропускайте поскорей этих четырех мастодонтов. Они всем дорогу закрывают.

Ворота открылись, и мы въехали.

Смотрю в зеркало заднего обзора и вижу, как въезжает второй, третий и наконец четвертый фургон.

Целых две минуты я сидел затаив дыхание. Только я начал прочищать легкие и не успел даже выдохнуть весь накопившийся за эти две минуты воздух, как Огреза запечатала мне рот поцелуем и мгновенно пролила полстакана слез на мое лицо.

— Все позади, мы на стадионе. На стадионе! — Она начинает всхлипывать.

Беру ее за талию и сажаю.

— Успокойся, — говорю. — Все в порядке, только постарайся ничего не испортить.

Проверяю, на месте ли четыре моих фургона.

Мой фургон и тот, что с игроками, — на широкой площадке за южными воротами, два других — за северными воротами у раздевалок.

Спрыгиваю на землю.

Навстречу мне идет Тонналярда. Уши у него торчат из-под берета, лицо багровое.

— Дело в шляпе, хозяин! — говорит он.

Влезаем в фургон с игроками.

Они все стоят в кузове и полнятся счастьем. Кидаются меня обнимать, приходится, черт побери, отбиваться от них обеими руками.

— Уймитесь! — говорю. — До начала игры еще уйма времени. Если кто-нибудь вас увидит, мы пропали. Старайтесь не дышать, а если кому-нибудь захочется почесать себе спину, пусть потерпит.

Ого Пальма подходит и пожимает мне руку.

— Это еще не конец, — говорю, — проследи, чтобы твои ребята не наделали глупостей. Можно переодеваться, но пусть никто не высовывается из фургона.

Черный Свитер со своей трубкой подвигается к самому моему носу.

— Могу я теперь позвонить? — спрашивает.

— Нет, — отвечаю, — все телефоны заняты. Как только хоть один освободится, я тебе скажу. Слушайте меня внимательно, — обращаюсь я к Ого Пальме и к игрокам. — Готовьтесь выйти на поле и будьте начеку. Точно в положенное время появятся игроки «Апатиа», главный судья и боковые судьи. Вы даже не пошевелитесь. Сколько времени судья должен ждать, прежде чем он объявит победившей единственную команду, которая вышла на поле?

— Четверть часа, — отвечает Ого Пальма, — если команда противника так и не выйдет на поле стадиона. Судья должен подождать четверть часа и потом объявить выигравшей команду, которая на поле вышла.

— Отлично, — говорю. — Подождете до последней минуты. А на исходе времени, когда все решат, что вы уже не выйдете, распахивайте двери и бегите на поле к судье. Усекли?

— Яснее ясного, — отвечает Ого Пальма.

— Вот так компот! — восклицает Тонналярда.

Вылезаю из кузова и закрываю борт.

До начала игры осталось немногим более часа.

Вижу, что на ступеньках и верхних скамьях уже полно народу, а болельщики всё прибывают и прибывают.

Повсюду развеваются желто-розовые знамена. Вскоре появилось и фиолетово-голубое, но толпа болельщиков встретила его яростными криками.

А громкоговоритель вопит на весь стадион, и оттуда вырываются грохочущие звуки, словно рядом взорвалась бомба. Кажется, это поет певица из породы крикунов, а ей подпевает хор автоматчиков и подыгрывает пианино-гигант.

Постепенно я добираюсь до входа в раздевалку.

Доступ туда преграждают группы фараонов в штатском и кордон солдат.

Прорываюсь через кордон к двери.

Проскальзываю через кучку фараонов и подхожу к лестнице, ведущей вниз, в раздевалку.

Тут тоже полно народу. Все кричат, спорят, оглядываются вокруг.

На одной из дверей табличка: «Буйни-клуб».

Дверь распахнута, и комната тоже битком набита.

Солидный тип в сером элегантном костюме и с сигарой в зубах сидит в раздевалке на скамье и разговаривает одновременно с дюжиной людей.

— Мы не смогли даже собрать вторую команду из запасных, — говорит один из собеседников. — Тогда бы хоть выручку спасли.

Толстяк разводит руками и бьет ими по коленям.

— Да, сплошное разорение, — говорит он.

Вхожу и закрываю дверь.

— В нужный момент команда выйдет на поле, — объявляю.

Все оборачиваются и смотрят на меня так, словно я дьявол, вынырнувший из подземелья.

Толстяк вынимает сигару изо рта.

— Что вы сказали?

— Что в нужный момент команда выйдет на поле, — повторяю.

— Вы что, из сумасшедшего дома сбежали?! — восклицает кто-то.

— У всех входов тучи полицейских, — добавляет другой.

— Ни команда, ни тренер, ни его сестра не повинны в убийстве, — говорю.

Все бросаются ко мне, что-то кричат. Приходится вспрыгнуть на скамью, чтобы не растерзали.

Толстяк встает и тычет мне потухшей сигарой в левое колено.

— Молодой человек, — говорит он, — вы отвечаете за свои слова?

— Вы комендаторе Четвертьвола, президент футбольного клуба «Буйни»? — спрашиваю.

— Да, а это советники, — говорит он.

— Выходите все на поле — и сами увидите.

— Молодой человек, вы что, смеетесь над нами?! — восклицает Четвертьвола.

— Если команда выйдет на поле и будет играть, — говорю, — отдаете мне половину выручки?

Он смотрит на меня, потом обменивается взглядом с советниками.

— Четверть, — говорит.

— Четверть вола? — спрашиваю.

У него сразу кровь приливает к горлу, и он весь багровеет.

— Четверть выручки, — отвечает.

— Прекрасно, — говорю. — Желаю вам победить.

Все устремляются к выходу, толстяк с сигарой в последний раз бросает на меня испытующий взгляд и тоже кидается к двери.

Из коридора до меня доносится адский шум. Иду взглянуть, что там происходит.

Это прибыли игроки «Апатиа» во главе с тренером. В окружении десятков полицейских и человек двадцати болельщиков. Они гурьбой входят в свою раздевалку.

Решаю, что самое время задать несколько вопросов тренеру и игрокам «Апатиа».

Выхожу в коридор и пытаюсь пробиться к дверям их раздевалки.

Кто-то хватает меня за плечо и кричит:

— Римо! Беги за лейтенантом Трамом! Тут Пипа!

Поворачиваюсь, беру фараона под мышку, как тюфяк, и несу в раздевалку «Буйни-клуб», где запираю его в шкаф.

Но чтобы проложить себе дорогу, приходится размазать по стене еще трех фараонов.

Бегу к лесенке, ведущей на поле, а сам слышу — за мной несется туча народу.

Оборачиваюсь и вижу: впереди мчится сержант Каучу, за ним — лейтенант Трам.

Черт побери! Если не удастся поговорить с игроками и тренером «Апатиа», все полетит кувырком.

Выскакиваю на свежий воздух, натыкаюсь на кордон солдат и откатываюсь к группе фотографов.

Утопаю в море фотоаппаратов, вспышек и лампочек, и когда мне удается вырваться из этой пучины, лейтенант Трам хватает меня за галстук.

— Вот удача, — говорит. — Не думал, что ты окажешься в этих краях. Нам с тобой и за три месяца не переговорить об этой истории.

— О какой еще истории? — спрашиваю.

— Вот повезло так повезло! — восклицает подоспевший Каучу. Берет наручники и подходит ко мне. — Посмотрим, что за басню ты теперь придумаешь.

Надевает мне на запястья наручники, а я кончиком ботинка с силой щекочу ему лодыжку.

— Для начала объясни, как ты сюда пробрался, — говорит лейтенант Трам.

— Тем же способом, что и остальные зрители, — показал при входе пропуск.

— Какой еще пропуск?

— Вот этот, — говорю. Вынимаю из кармана пропуск главного редактора «Пенальти». Трам берет его и рассматривает.

— Ага, отлично! — восклицает Трам. — Займемся и этим синьором.

И кладет пропуск-себе в карман.

Вдруг он что-то увидел у меня за спиной и широко раскрыл глаза от изумления.

Оборачиваюсь.

Ко мне приближается Огреза, проходит сквозь группу фотокорреспондентов, которые встречают ее вспышками блицев.

— Какое совпадение! — восклицает Трам. — Мы весь город перевернули вверх дном, вас разыскивая. Откуда вы взялись?

Огреза даже не удостаивает его взглядом.

Смотрит на меня, и две огромные, как мощные лампы, слезы, выкатившись из ее зеленых глаз, падают и катятся по земле.